PETER THE FIRST IN RUSSIAN LIBERAL DISCOURSE OF THE SECOND HALF OF XIXth AND THE BEGINNING OF XXth CENTURIES

Full Text

Историческая значимость Петра Великого ясно осознавалась разными направлениями общественно-исторической мысли России середины - второй половины XIX в. и начала прошлого века, в том числе либеральными. Это было не случайно. В нем видели великую историческую личность, которая с исключительной четкостью осознала, что Россия должна занимать свое место среди европейских стран, и сделала многое для того, чтобы сдвинуть русское общество и его культуру в данном направлении. В этом отношении, с одной стороны, прослеживается определенная культурно-историческая традиция русской общественной мысли. В самом деле, роль Петра I как государя, способствовавшего усвоению Россией достижений западных стран, признавалась еще с XVIII в. Но в либеральном течении русской общественной мысли это признание приобрело новое качество. За Петром I признавалась заслуга не просто в усвоении передового опыта и передовой культуры стран Западной Европы, не просто в подражании передовым западноевропейским странам. Его заслугу видели в выводе России в круг европейских народов и государств. Место России в Европе мыслители либерального направления считали не случайным, поскольку оно соответствовало представлению о европейском народе как о народе, способном к саморазвитию, и такую способность признавал С.М. Соловьев не только за странами западной культуры, но и за Россией, вводя Россию как новый элемент всемирной истории (Ерыгин А.Н. 1993: 36). Конечно же, такое направление мысли было не вполне новым для русского общества. Зачатки его наблюдались еще в конце XVII в., когда Российское государство в союзе со странами Европы вступило в антиосманскую коалицию, или, по словам В.О. Ключевского, «формально вступило в концерт европейских держав» (Ключевский 1957: 353). Как часть европейского мира рассматривал Россию историк конца XVII в. А.И. Лызлов. Участник Крымских, а затем Азовских походов, он в своей «Скифской истории» ставил Россию в один ряд с европейскими христианскими странами в борьбе против турецкой агрессии (Чистякова, Богданов 1988: 126-127). В дальнейшем, на протяжении XVIII в., взгляд на Россию как на часть европейского мира продолжал утверждаться. Так, в своем наказе Уложенной комиссии 1767 г. Екатерина II прямо заявляла: «Россия есть Европейская Держава» (Наказ комиссии … 2010: 115). Эта мысль была твердо усвоена императором Александром I. Проект Священного союза, в формировании которого он принял самое активное участие после завершения войн против наполеоновской Франции и в ходе работы Венского конгресса, означал выражение идеи европейского единства, в котором Россия занимала самое видное место. Однако, после смерти Александра I и восстания декабристов получила преобладание идея противоположного характера. Европейские революции, прежде всего Великая Французская буржуазная революция, потрясения наполеоновских войн, а также восстание декабристов выдвинули на первый план идею, согласно которой между Россией и странами Западной Европы существуют самые резкие различия в их истории и современном состоянии, которые не позволяют отнести Россию к странам европейского мира и, следовательно, создают исторические гарантии невозможности революции в стране. При этом подчеркивалось, что у России особый исторический путь. С точки зрения М.П. Погодина, Россия и страны Западной Европы представляли собой «две большие, качественно иные мировые цивилизации - западноевропейскую, наследницу Римской, и восточноевропейскую, наследницу Восточной Римской империи» (Шириянц, Рясенцев 2010: 8). Замечание совершенно справедливое. Впрочем, однако, даже М.П. Погодин не решался полностью оторвать Россию от стран Западной Европы. По его словам, высказанным в статье «Петр Великий», «Россия есть часть Европы, составляет с нею одно географическое целое, и, следовательно, по физической необходимости должна разделить судьбу ее и участвовать в ее движении». И при этом добавлял: «как планета повинуется законам своей солнечной системы» (Погодин 2010: 234), поскольку параллели между историческими и физическими явлениями он считал очень убедительным аргументом. Но эта мысль все-таки находилась на периферии его мировоззрения, в котором положение об исторической обособленности России от западных стран было краеугольным. По существу, он и не отрицал это положение, поскольку говорил о России как о части Европы прежде всего в географическом смысле, а общность судеб России и западноевропейских стран определялась, по мысли его, географией. Но если М.П. Погодин не допускал мысли о полном отрыве России от стран Запада, то либеральной общественной мысли идея общности исторического пути России и стран Западной Европы была близка. Западническое ее направление допускало, что изначально, на стадии своего исторического становления, Русь была глубоко самобытной страной. Однако уже в новое время сохранение самобытности, отрыв от европейской культуры означал не что иное, как консервацию отсталости. Поэтому переход на европейский путь развития, европеизация государственных структур, общественного быта и культуры, с превращением ее в часть европейской международной политической системы, с включением русской культуры в культуру европейского мира представляли, на взгляд западников, глубинную потребность страны. Так, Н.П. Павлов-Сильванский замечал, что сама мысль о Петре Великом как о творце новой России, «о петровской реформе как залоге дальнейшей европеизации России», по существу «разрывала органическое развитие России на две половины» (Павлов-Сильванский 1988: 8). Тем не менее, идея органического развития русской истории в полной мере разделялась в западнической исторической мысли. Но она вполне уживалось с представлением о переходе на европейский путь развития при Петре I. В частности, органичный характер русской истории признавали в полной мере К.Д. Кавелин и С.М. Соловьев. Возможно, поэтому замечание Н.П. Павлова-Сильванского о неизбежном отходе при противопоставлении допетровской и новой России от идеи органичного развития истории страны не было подхвачено и не получило сколько-нибудь заметного продолжения. Напротив, подчеркивалось, что С.М. Соловьев столь глубоко понимал органичный характер исторического развития страны, что проводил мысль о преемственности между историей страны времени Петра I и состоянием ее в период реформ при Александре II. В этой связи В.Е. Иллерицкий совершенно справедливо указывал, что, на взгляд С.М. Соловьева, «реформы Петра I ввели Россию в семью европейских народов, современные должны были завершить “европеизацию” России посредством создания “правового” государства, исключающего социальные конфликты» (Иллерицкий 1980: 130). Замечание В.Е. Иллерицкого показывает, что положения и выводы С.М. Соловьева о петровской европеизации России были достоянием не только историографии, но и общественной мысли в целом, в которой запрос на европеизацию разных сторон внутренней жизни был в период реформ очень существенным. Не случайно С.М. Соловьев не только поставил Петра Великого на самое видное место в отечественной истории, не только уделил огромное внимание ему и его деятельности в своей фундаментальной «Истории России с древнейших времен», но и посчитал необходимым сделать личность и деятельность Петра I темой публичных юбилейных чтений. Для слушателей эти лекции представляли интерес, а их важнейшие положения находили в их сознании поддержку и понимание. Положение С.М. Соловьева о русском народе как о народе историческом разделял мыслитель первой половины XX в. Н.П. Карсавин. Вместе с тем в само понимание этого положения он внес принципиальное изменение и рассматривал его по существу с противоположных позиций, чем это делал С.М. Соловьев. Внимание Н.П. Карсавина к вопросу о значении петровской европеизации, о самом понятии исторического народа было не случайным. Революция и эмиграция способствовали оживлению традиционного для русской общественной мысли вопроса о европеизации России и ее последствиях, о роли русского народа как народа исторического. Как отмечал Л.П. Карсавин в своем труде «Восток, Запад и русская идея», изданном впервые в 1922 г. за рубежом, в настоящее время «Россия переживает второй период острой европеизации (считая первым эпоху Петра)». Однако если для большинства мыслителей либерального, и не только либерального, направления европеизация России была явлением в целом позитивным, то Л.П. Карсавин отнесся к позитивной оценке европеизации критически и вступил в скрытую полемику с С.М. Соловьевым. Так, место русского народа среди исторических романо-германских народов определялось, с точки зрения С.М. Соловьева, тем, что он в результате петровской европеизации оказался способен к развитию, а само развитие понималось как европейский прогресс. Для того времени, когда работал С.М. Соловьев, такое отношение было не случайно. Идея исторического прогресса, четко обоснованная в период Великой Французской буржуазной революции Ж.А. Кондорсе, сохраняла свое влияние и принималась в социальной науке, переживавшей период своего становления. Петровская европеизация рассматривалась С.М. Соловьевым как форма осуществления этой идеи в России. Однако иное отношение к идее прогресса сложилось в конце XIX в., а особенно в начале XX в., когда человечество пережило потрясение мировой войной, а затем революцией в России. Л.П. Карсавин считал возможным говорить о «русской идее» как о чем-то реальном, но до сих пор еще четко не установленном и не сформулированном. Но, во всяком случае, для него было очевидно, что «не в “европейских” тенденциях русской мысли, общественности и государственности надо искать эту идею» (Карсавин 2010: 48). Таким образом, в отличие от С.М. Соловьева, Л.П. Карсавин не связывал с европеизацией положение об историческом народе. Он указывал, что активное ее внедрение в русскую жизнь Петром I нисколько не соответствовало понятию об историческом народе, поскольку это не выходило за рамки усвоения идей, сформировавшихся в других культурах, среди народов романо-германской Западной Европы. Другой видный представитель западнического направления русской общественной мысли и современник С.М. Соловьева К.Д. Кавелин обращал внимание не только на направление реформ Петра I в сторону европеизации. Он подчеркивал, что идея европеизации сформировалась в России до Петра I. «О преобразованиях на заграничный лад думали и до Петра; кое-что уже было сделано в этом направлении» (Кавелин 2010: 256), - верно отмечал он. Проводя европеизацию, Петр I нисколько «не нарушил традиции, а, напротив, следовал преданию московских государей с Ивана III, а особенно с Ивана Грозного» (Кавелин 2010: 259), - писал он. «Сама сила вещей вынуждала нас облечься в европейские формы», - обосновывал он это положение, и далее указывал, как развивалась сама потребность в реформах, направленных на европеизацию России. Он указывал, что «потребность приобрести Остзейский край вовлекала нас в войну со Швецией, а это настоятельно потребовало преобразования войска по европейскому образцу и создания флота» (Кавелин 2010: 257). За этим последовали неизбежные «перемены во внутреннем быте» (Кавелин 2010: 258). К.Д. Кавелин прямо не говорил об осознании Петром I такой взаимосвязи. Но он давал, тем не менее, понять, что царь эту взаимосвязь ощущал вполне и европеизацию страны проводил очень последовательно и настойчиво, в отличие от своих предшественников. Поэтому он подчеркивал, что «никогда еще до него преобразование не было возводимо в принцип», и что «никто до него не проникался так всецело идеалом европейского государства и быта». И поэтому «Петр внес этот идеал в русскую жизнь», причем «вступил во имя его в борьбу с тогдашней действительностью» (Кавелин 2010: 256). К.Д. Кавелин, безусловно, стремился защитить Петра I от нападок со стороны своих оппонентов славянофилов. И он нашел сильный аргумент в пользу признания петровской европеизации органичным явлением русской жизни. Доказательством этому служит, по его словам, то, что «все образованное меньшинство русского общества бросилось в «прорубленное Петром Великим окно в Европу» и «протеснялось туда наперерыв, неудержимо, с удивительной энергией, до нашего времени» (Кавелин 2010: 261). Тем самым он подчеркивал, что европеизация соответствовала не только потребностям государства, но и интересам русского общества. Уже в другой исторический период пореформенной России, в начале 80-х гг., когда в стране начались контрреформы, о значении петровской европеизации писал выдающийся историк-юрист Б.Н. Чичерин в своем труде «Собственность и государство». Наблюдая происходившие в стране процессы, такие как усиление революционного терроризма, явную неспособность власти справиться с ним и возраставшее отчуждение власти от общества, четко осознавая невозможность с помощью усиления мер охраны предотвратить надвигавшиеся потрясения, Б.Н. Чичерин выражал большую обеспокоенность. «Глубокий разлад, разъедающий современные общества, отражается у нас в потрясающих явлениях и порождает страшные события» (Чичерин 2010: 889), - писал он в заключительной части своего труда. Он пытался предложить какой-то выход из положения и приводил как пример опыт европеизации страны при Петре I, тем более, что, как справедливо отметил А.И. Нарежный, он рассматривал историческое развитие России «в контексте европейской цивилизации» (Нарежный 2010: 10). Историк отвергал при этом всякую обоснованность действий, «возлагая все свои надежды на темные инстинкты масс», тем самым отрицая революционный путь, вероятность которого в то время обозначалась в стране все более отчетливо. Выход он предлагал иной: «не отрекаться от всемирной истории как от чего-то нам чуждого, не отвращаться от ясной области разума». Именно таким был исторический путь, проделанный почти за двести лет до выхода «Собственности и государства», «новой России, введенной гением Петра в семью европейских народов». Б.Н. Чичерин при этом подчеркивал наличие исторической связи между реформами Петра I, направленными на европеизацию страны, и буржуазными реформами при Александре II, указывая, что эти буржуазные реформы составляли продолжение идеи, заложенной в петровской европеизации. Исследователь видел в этом направление пореформенных преобразований, «великих и дорогих всякому русскому преобразований минувшего царствования, которые окончательно поставили нас на европейскую почву, перестроив весь наш общественный быт на началах свободы» (Чичерин 2010: 890). Указание Б.Н. Чичерина на продолжение при Александре II петровской европеизации было не случайным. Он по существу стремился опереться на Петра Великого, как бы предлагая иной путь развития страны по сравнению с тем, который был заключен в манифесте о незыблемости самодержавия, написанном К.П. Победоносцевым, или в революционном пути, угрозу которого русское общество все сильнее ощущало. Конечно же, Б.Н. Чичерин понимал, что в такой логической связи была натяжка с исторической точки зрения. И если перестройку страны «на началах свободы» еще можно было как-то связывать с буржуазными реформами, то петровская европеизация нисколько не соответствовала началам свободы. Но в данном случае такое логическое построение было полемическим приемом, который использовал Б.Н. Чичерин против реакционеров. Мысль С.М. Соловьева и Б.Н. Чичерина о европеизации России как о внутреннем содержании и методе проведения петровских реформ воспринял другой выдающийся историк, В.О. Ключевский. Как он указывал, эти реформы, начинавшиеся еще до царя-реформатора, «были предприняты частью под влиянием Западной Европы и исполнены при содействии людей той же Европы. До той поры русское общество жило влиянием туземного происхождения, условиями своей собственной жизни и указаниями природы своей страны» (Ключевский 2010: 417). Замечание очень точное. По склонности В.О. Ключевского к кратким, четким и образным выражениям своей мысли он выразил то, что привлекало Петра I и русское общество к странам Запада и к их культуре. «На Западе знают больше нашего и даже для нас могут много сделать лучше, чем мы сами. Таким образом, Запад для нас и школа, и магазин полезных изделий, и своего рода курс исторических уроков», - писал он. Но вместе с тем В.О. Ключевский обосновывал пределы и границы европеизации, проводившейся Петром I. Он заявлял, что Петр I «по-видимому, думал, что Россию связывает с этой Европой временная потребность в военно-морской и промышленной технике, которая там процветала в его время, и что по удовлетворении этой потребности эта связь разрывалась». Историк даже утверждал, что царь будто бы так говорил по этому поводу: «Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной». Тем самым Петр I будто бы сам четко ограничил цели и пределы европеизации. Но, отмечал В.О. Ключевский, ограничить европеизацию русского общества этими пределами было невозможно. По его словам, «ослабевая в государственной и экономической жизни, западная культура проникала в жизнь общественную, в нравы, понятия и привычки общежития, прививая к нему западные удобства и украшения, приставая к нему, как пыль к колесу» (Ключевский 2010: 420). Отсюда вытекало неизбежное следствие. После Петра I «русское общество и не думало повертываться спиной к Западной Европе» (Ключевский 2010: 421). Это верно, европеизация страны, резко ускоренная Петром I, продолжала развиваться после него. Но вместе с тем мысль В.О. Ключевского о стремлении царя ограничить европеизацию только сферой, относящейся к науке и технике, к военному и морскому делу, к непосредственным нуждам государства противоречит некоторым сторонам реальной деятельности по европеизации дворянства вообще. Тем более, что сам В.О. Ключевский несколько противоречил в этом отношении сам себе. Он правильно указывал, что «когда иноземная культура навязывается обществу, не чувствующему в ней потребности, необходим механический проводник, который бы искусственными средствами прививал и вводил ее в это общество» (Ключевский 2010: 424). В роли такого проводника он видел дворянство. Но в результате того, что на него была возложена подобная роль, оно, по словам историка, «успело уже связаться с Западом разнообразными нитями, которые трудно было порвать» (Ключевский 2010: 428). Да и не заметно, чтобы царь как-то пытался порвать эти связи. В отличие от С.М. Соловьева, читавшего публичные лекции о Петре Великом в условиях реформ Александра II, В.О. Ключевский также читал курс публичных лекций о европеизации после Петра I в московском Политехническом музее уже в период контрреформ. Сама тема давала ему повод для раздраженного высказывания об особенностях идеологии этого времени. Он отмечал, что «прилив патриотизма и тоска по самобытности так могущественно захватывает наше общество, что мы, обыкновенно довольно неразборчивые поклонники Европы, начинаем чувствовать какое-то озлобление против всего европейского» (Ключевский 2010: 421). По существу, этот курс был призван напомнить о прочности петровской европеизации России, которая успешно продолжалась уже без самого царя. Более точно, чем В.О. Ключевский, о пределах петровской европеизации России говорил уже в период первой мировой войны П.Г. Виноградов. В своей статье «Россия и Европа» он исключительно позитивно оценивал «широкий путь, на который решительно вступил Петр Великий - путь приобщения к великой европейской культуре» (Виноградов 2010b: 411). Так, через категорию культуры, он понимал европеизацию России. Но такое понимание позволяло включать в европеизацию самые разные сферы жизни, относящиеся к военному делу и к технике, к экономике и к государственному строительству, к духовной культуре и разным сторонам быта. П.Г. Виноградов соглашался с В.О. Ключевским, что «Петр и его последователи интересовались прежде всего приобретением технических навыков» в странах Европы. Но он более четко заявлял о социальной составляющей петровской европеизации. Так, В.О. Ключевский говорил лишь о дворянстве как о проводнике реформ и европеизации. П.Г. Виноградов же отметил последствия этой европеизации для «зависимой народной массы на Руси». «Кроме хозяйственного и юридического крепостничества получилось разделение по культурным началам», - указывал он, имея в виду разделение этой народной массы и дворянства. Но П.Г. Виноградов вместе с тем указывал и на то, что и для самого дворянства европеизация была ограниченной. Благодаря этому выходило так, что «своеобразным смягчением противоположности (культурной противоположности между народом и дворянством. - Т.А.) являлось полудикое состояние самих правящих классов, для которых наносная культура в значительной степени осталась лишь внешней формой» (Виноградов 2010b: 414). Следовательно, сам культурный уровень старой России ставил пределы европеизации. И если исследовательница допетровской европеизации Т.В. Черникова говорила о поверхностном ее характере (Черникова 2012: 845), то П.Г. Виноградов также указывал по существу своим читателем на столь же поверхностное усвоение европейских начал значительной частью русского дворянства при Петре I и после его правления. Еще более точно он указал на такую поверхностность в своей более поздней статье «Положение дел в России», написанной уже после революции. «Начавшись с поверхностного влияния в восемнадцатом столетии, соединение русской культуры с культурой Центральной и Западной Европы достигло быстро возрастающей стремительности в девятнадцатом» (Виноградов 2010a: 513), - отмечал он. Тем самым европеизацию России петровского времени он также считал поверхностной и ограниченной. Однако на европеизацию России в либеральной общественной мысли указывалось не только как на ограниченную, но и как на далеко не завершенную. В своем «Общем ходе всемирной истории» Н.И. Кареев, выделяя европеизацию России как значимое явление не только отечественной, но и мировой истории, указывал на ее последствия. Он писал, что «со времени петровской реформы, подготовленной, впрочем, всем предыдущим историческим развитием, Россия мало-помалу заняла свое место в Европе». Это, по его словам, означало, что «высшая культура», под которой он имел в виду западную культуру, нашла свое место и в России, которая до Петра I отличалась своей самобытностью и твердостью исконных начал. Однако само вхождение в европейский мир ни при царе-преобразователе, ни после него завершено, как подчеркивал Н.И. Кареев, не было. Отсюда не случайно «наша историческая отсталость и до сих пор дает о себе знать» (Кареев 2010: 342). Это было написано им в конце XIX в., однако и в более позднее время отсталость так и не была преодолена. С.Л. Франк проделал путь от участника революционных народнических и марксистских революционных группировок к легальному марксизму и деятельности в либеральном «Союзе Освобождения», а затем к религиозной философии. В статье «Из размышлений о русской революции», вышедшей в свет в эмиграции в 1923 г., он сравнивал процессы «раскрепощения личности и секуляризации культуры» в странах Запада и в России. Исследователь отметил, что на Западе «этот процесс начинается с могущественного и совершенно спонтанного духовного и религиозного движения - с Ренессанса и Реформации». Но в России не было «ни Ренессанса, ни Реформации». Начиналось все в России «сразу как бы с периферии - с секуляризации государственности и связанных с нею внешних, граждански-юридических форм культуры». На этом основании он связывал с Петром I не просто европеизацию России. В своей оценке он шел дальше и заявлял, что «Петр Великий … был действительно первым русским революционером, и не случайно большевики при последнем ограблении церквей ссылались на его пример» (Франк 2010: 282). Сравнение весьма показательно. Несомненно, что для С.Д. Франка, пережившего революцию и эмиграцию, как и для эмигрантской среды вообще, сравнение Петра I с революционером несло явно негативный смысл. Вместе с тем С.Л. Франк справедливо указал на достаточно широкую распространенность в то время представления о Петре Великом как о революционере на троне. Таким образом, представители либеральной общественной мысли России признавали европеизацию в качестве органичного исторического явления, вызванного всем ходом развития страны и выражавшего ее потребности. В целом европеизации России при Петре I давалась позитивная оценка. Но вместе с тем либеральные мыслители указывали на незавершенность преобразований России по европейскому пути. С общей оценкой европеизации России была связана оценка личности и деятельности самого царя-преобразователя, в том числе в связи с его ролью в укреплении в России государства и самодержавного строя.

About the authors

T. Yu. Edunova

Institute of history and international relations of the Southern Federal University

senior lecturer in the history of Russia

References

Supplementary files