Известия Российской академии наук. Серия литературы и языка

В статье анализируется история понятия ‘гротеск’, основные этапы осмысления и теоретизации ‘гротескного’ и ‘гротескно-комического’ в соответствии с доминирующими концепциями мимесиса и миметического. Гротеск актуализирует проблему реальности и фантастики в искусстве; соотношения классического верифицируемого знания и неофициальной науки. Гротеск подвергает испытанию аристотелевскую теорию мимесиса, повествуя не о том, что было (как это делает историография) и не о том, что могло быть (как это делает эпос, трагедия, комедия), а о том, чего быть не могло: о сочетании несочетаемого, о соединении несоединимого, о невозможных, невероятных, немыслимых гибридах. Гротеск акцентирует проблему тела и телесности; эффект фантастического в представлении о реальном и значение топографических реалий в фантастическом нарративе.

В статье выявляется идейный, жанровый и сюжетный источник рассказа «Сон смешного человека» Ф.М. Достоевского – фантастическая поэма А.Н. Майкова «Сны». Ввиду своей сложной аллегоричности и комбинированного политического религиозно-философского содержания поэма незаслуженно выпала из рассмотрения литературоведов в советский период, что сделало необходимым для нас вначале дать ее основательный разбор, с учетом множественности ее толкований и с опорой на широкий фон ее литературно-философских претекстов (Данте, Беньян, Пушкин). Отдельно выявляются аллюзии в поэме на «Государство» Платона и прослеживается влияние на историософию Майкова платоновских идей. Во второй части статьи обосновывается, что поэма «Сны» являлась одним из важнейших источников для Достоевского при написании им «Сна смешного человека», на основании общности в обоих произведениях сюжетных элементов и проблематики: в обоих случаях в момент духовного кризиса герою снится фантастический сон, в котором ему явлены этапы духовного развития человечества, от райского состояния до падшего. Духовные открытия, сделанные в снах, ведут к духовному воскресению героев, объясняют им судьбы мира и истину жизни. При сопоставлении «Снов» Майкова и «Сна смешного человека» встает и вопрос о возможном влиянии на Достоевского идей Платона. Мрачный, холодный Петербург, в котором томится «смешной человек», по своему идейно-художественному значению уподобляется платоновской пещере, где отдаленной вестью об истинном мире виден только отблеск истинного света и лишь тени от всесильного вечного солнца, которое и у Платона, и у Достоевского обозначает Бога.

Статья посвящена рассказу Льва Толстого «Набег» (1851–1852), в котором преломились события его участия в военной кампании русских войск на Кавказе. Все главные герои этого рассказа имеют, помимо реально-биографических, также и литературных прототипов. Так, капитан Хлопов восходит прежде всего к лермонтовскому Максиму Максимычу и героям тургеневских «Записок охотника». Прообраз «хорошенького прапорщика» Аланина находится в пушкинских стихотворениях, написанных во время кавказского похода русских войск 1829 г.: «Делибаш» (по-турецки «отчаянная голова») и «Из Гафиза» («красавец молодой»). Более сложный, гибридный характер имеет образ поручика Розенкранца, парадоксальным образом соединяющего черты Грушницкого и Печорина (которых сам Толстой не различал), а также некоторые детали поведения «положительных» лермонтовских и пушкинских героев. При этом в рассказе воспроизведены не только отдельные образы, но и батальная топика Лермонтова (стихотворение «Я к вам пишу случайно, право…») и отчасти Пушкина («Путешествие в Арзрум»). Таким образом, в своем первом военном рассказе Толстой еще опирался, по всей видимости, не столько на произведения Стендаля, как это будет впоследствии в случае с романом «Война и мир», сколько на своих великих русских предшественников и современников.

В статье на основании впервые выявленных автором древнейших рукописных источников гимнов Космы Маюмского, Sin. Gr. MG NF 56+5 и РНБ Греч. 29, VIII–IX вв. реконструируется вклад поэта в создание новой редакции Тропология, главного гимнала Иерусалимской Церкви, предпосылки к чему сложились к VIII в. Косма решал три задачи: календарно-репертуарную, структурно-композиционную, интерпретационно-поэтическую. Он заменил общие службы особыми, заново составил гимны на великие праздники и святым, которым ранее не имелось последования или имелось неполное; зацементировал форму канона из восьми песен (1, 3–9); разработал ирмосы нового типа, служившие поэтико-мелодическими моделями для тропарей; интерпретировал читавшиеся фрагменты Лекционаря в контексте византийского гомилетического и богословского наследия, создавая свое уникальное толкование; впервые включил античную лексику в христианскую литургическую поэзию. За свой вклад в обновление иерусалимской гимнографии и создание нового Тропология Косма уже в Византии завоевал пальму первенства, по определению Никифора Каллиста Ксанфопула, и признание через включение всех текстов в последующую традицию.

Статья посвящена описанию двух сценариев возникновения супплетивной алломорфии в двух андийских языках нахско-дагестанской языковой семьи: каратинском и чамалинском. В статье вводится понятие системных эффектов как факторов устройства системы, влияющих на процессы грамматикализации. Мы показываем, что в указанных языках грамматикализация показателей перфективного конверба оказывается под действием структурных и субстанциональных системных эффектов, в результате чего грамматикализация протекает по неравномерному сценарию. Это и ведёт к возникновению супплетивной алломорфии.